По документам И. Буря труженик тыла. Хотя в селе Вознесеновском Апанасенковского района и стар и млад считают деда Ивана участником войны.

История его известна здесь каждому. От роду ему 84 года, и вплоть до нынешней весны не знал Иван Никитович, что такое сидеть на лавочке без дела. Трудяга был - что в колхозе, что на подворье - каких поискать. Несмотря на столь грозную фамилию, росточка он маленького, нраву кроткого, в глазах не только сейчас, но и всю жизнь была боль за пережитое, за то, что сотворила с ним война.
Когда она началась, Ваня работал ездовым при сельсовете, доставлял односельчанам повестки. Осенью 42-го пришел и его черед. Наскоро обученных молодых парней спешно отправляли на фронт – надо было срочно пополнять наши войска, которые несли тогда большие потери. Всего-то и довелось пройти через Керчь, Феодосию, а уже в декабре неопытных вояк немцы взяли в плен, где наверняка они должны были погибнуть от тяжелой работы, скудной кормежки и постоянных издевательств подвыпивших охранников.

Пленных часто перебрасывали по лагерям – когда на транспорте, когда просто гоном, как скотину. Работали, что называется, на износ: рыли окопы, строили защитные сооружения, блиндажи, разгружали вагоны с продуктами и снаряжением. Иногда, рискуя получить пулю в лоб, воровали что-нибудь из еды, и тогда возрождалась вера в то, что они смогут пережить этот кошмар. Но праздники такие случались нечасто. Зато в бараках иногда происходило нечто жуткое и нечеловеческое.

- Спали на полу вповалку, - рассказывает Иван Никитович, - однако и ночью, среди своих, приходилось быть начеку. Время от времени утром кого-нибудь находили мертвым, со вспоротым животом, с выдранной печенью. Людоедство забавляло немецких конвоиров, после таких происшествий они словно специально морили нас голодом.
Иван Буря старался держаться рядом со своими земляками – особенно сдружился он с колхозным кузнецом Дмитрием Зубко, однако тот все-таки умер от истощения.
Трудно было представить, как может человек выжить, имея в день краюху черного хлеба пополам с опилками. Говорят, Гитлеру принадлежит выражение: «Каждый русский пленный съел телеграфный столб в пересчете на опилки». Рассказывает Иван Никитович, что иногда доводилось находить еду на помойке. Так, однажды он выкопал конское копыто. Ночью тайно закипятили его, бульон казался невероятно вкусным. Копыто выдержало то ли десять варок, то ли больше – в общем, доварились до того, что оно стало мягким. Сгрызли и его.

Почти полтора года длился этот кошмар. Иногда нервы у кого-нибудь не выдерживали, и пленный обзывал фашиста свиньей. Мучения солдата тот же час прекращались одним выстрелом.
Освободили их американцы, они же поделились едой, кое-какой одеждой и переправили в город Росток, в тюрьму, где сидел известный антифашист Эрнст Тельман. Две недели велись допросы, а потом Ивану и его товарищам выдали справки с разрешением вернуться домой. Но таких желающих скорее попасть в Россию было немало, и советские офицеры привлекли шестерых бывших пленных к транспортировке женщин и детей – как тут было отказаться? Они едва успевали подвозить на лошадях к пересыльным пунктам своих сограждан. Одели перевозчиков прилично: живут они при воинской части, паек получают, вот-вот и сами дома будут.

Как-то стоявший на обочине пожилой немец пристыдил Ивана за то, что быстро едет – лошадей не жалеет. Вот тут Буря и оправдал свою фамилию. Остановился, подскочил к критику и такую тираду о миллионах замученных наших солдат, женщин и детей на немецком языке выдал! Все пленные вражеский язык поневоле выучили. В завершение беседы с чувством произнес: «Ду бист швайн!» («Ты свинья»). И никто его за это не расстрелял. (Между прочим, он до сих пор сносно изъясняется на немецком).
Но беда поджидала с другой стороны – какой-то офицер однажды на станции спросил:
- Есть документы, на родину хотите ехать?
- Нам, дуракам, надо было ответить, что нема документов, – говорит Иван Никитович, - а мы на радостях достали справки, сами в руки ему суем. Нас тут же затолкали в вагон, дверь заперли и повезли куда-то. Сказали, восстанавливать разрушенное хозяйство.
Долго ехали. Потом поезд стал останавливаться, на каждой станции по 20-30 человек высаживают, под конвоем уводят. Однажды утром обнаружили: повесился молодой парнишка. В кармане записка: «Второго плена не выдержу». Сняли труп на следующей станции – и надо ж, как горько распорядилась судьба – как раз в родном селе парня.
И. Бурю и еще три десятка человек выгрузили последними. Это был лагерь для бывших военно-пленных недалеко от уральского города Богдановичи, назывался поселок Полдневая. Добывали там огнеупорную глину, и назначили его ковшевым – ковш землю роет, она намерзает на металле, а Иван, значит, должен отбивать эту землю. Экскаватор заграничный, на угле работает, внутри и погреться можно, и чай вскипятить. Заинтересовался парень паровым котлом, даже придумал кое-какие усовершенствования в процессе, его и заметило руководство – выучился на помощника машиниста экскаватора. Через год и отпуск заслужил.

Дома ждали его родители, которым было в ту пору под девяносто лет. Старший их сын погиб, но они надеялись, что жив Ванюшка – удалось ему тайно передать на родину весточку о себе. И не просто записку, а фотографию. Отпуск кончился, но на Урал Иван не вернулся – как единственного кормильца его оставили при родителях. Работать пошел в колхоз – эх, разве это была работа после всего перенесенного – так, игрушки. Много лет трудился газоэлектро-сварщиком. Правда, с годами трудовой запал его поубавился, здоровье стало подводить все чаще и чаще. Но медаль «Ветеран труда» заслужил по-честному. Глядя, как страдает супруг, выучилась сварочному ремеслу и его верная подруга – Вера Яковлевна. Так на пару и работали.
А фотография та, из Германии, сохранилась до сих пор, ее с интересом и волнением рассматривают сегодняшние школьники, с которыми Иван Никитович много раз встречался. На ней он молодой и красивый, а на обороте карточки надпись: «На память папаше и мамаше. Кому попадет в чужие руки, прошу не трогать». Далее – вознесеновский адрес. Раньше работник социальной службы Зинаида Мищенко часто устраивала совместные мероприятия, ветераны и дети обменивались подарками и открытками, у нее несколько рукописных альбомов их воспоминаний и пожеланий. Сейчас Иван Буря уже не ходок – с палочкой еле до калитки доходит. Но гостям по-прежнему рад. Любит угощать – сам в плену так настрадался, что даже в праздничных открытках всю жизнь желал: «Не приведи Господь испытать такого голода, как в войну».

Вспоминает он, как поймал когда-то в реке Калаус на удочку десятикилограммового сазана. Такая это была радость для него, заядлого рыбака, что порезал рыбину на куски – угостил всех соседей, друзей, а парторгу прямо в кабинет отнес – от всего сердца хорошего человека хотелось угостить. Даже слеза предательская скатилась, когда рассказывал Иван Никитович о той рыбалке.
- Эх, сейчас бы с удочкой на бережок, да только ноги подводят, - мечтает он. - Но вообще-то хлопцы с нашей улицы обещали как-нибудь с собой взять. Интересно, а десятикилограммовая рыба сейчас водится или браконьеры всю сетями изловили?

Источник: "Ставропольская правда", 22 июня 2007г.